Трампеадор - Страница 13

Мы с ужасающей быстротой превращались в почтенных буржуа! Наше новое преступление не могло остаться безнаказанным. И хотя бедный гуанако так и не вкусил счастья быть растерзанным пумой, его отлетевшая душа насладилась местью.

В роли мстителя выступила, конечно, река.

Эта могучая река, наш друг и одновременно недруг, услужливая и гордая, вызывавшая у нас любовь и ненависть, как те обольстительные создания «fin desiecle», ради которых шли на преступления и на подвиги, готовила нам подлое предательство.

Уже около часа мы мирно плыли по течению.

Франческо даже удалось, не приставая к берегу, разместить весь груз, сильно затруднявший нам свободу движений; две большие связки мехов и шкур, уложенные по бортам каноэ, уже приобрели немалую коммерческую ценность и требовали самого почтительного к себе отношения.

Постепенно река сузилась и текла теперь между двумя крутыми скалами. Зажатая с двух сторон каменным барьером, она ускорила свой бег. Не видя впереди опасных препятствий и желая поскорее миновать эти голые скалы, где на богатую добычу рассчитывать не приходилось, мы отдались на волю стремительного потока.

Посреди реки, вдали от берегов, трудно установить, сколь велика и опасна скорость течения.

Впрочем, когда ложе реки это позволяет, на помощь приходит верный признак, ясно говорящий о надвигающейся опасности,— это шум камней, медленно перекатывающихся по дну на глубине нескольких метров. Характерный грохот камней, ударяющихся друг о друга, ползущих по неровному дну, опрокидывающихся в воронки, неприятным, подозрительным шелестом долетает до поверхности. Проплывая над одной из таких банок, мы почувствовали, что нам грозит опасность. Шум стал каким-то пронзительным, чересчур громким. Мы приближались к повороту, после чего, по нашим предположениям, река должна была вновь раздаться вширь и умерить свой пыл. Между тем берега еще больше сузились, и мы очутились в тесном ущелье. Нас потащило к громокипящему водопаду. Ничего хуже нельзя было придумать. Попытка достичь земли имела совершенно символический характер. Нам это не удалось бы и на моторной лодке, не говоря уже о мускульных усилиях моих и Франческо.

Все произошло в несколько секунд, как и должно быть при всяком солидном происшествии. В несколько секунд, показавшихся нам годами.

Я попытался направить каноэ кормой к течению и соответственно носом к стремнине. А течение несло нас в узкую горловину, где бушевали грозные водяные валы. Горловина походила на огромные ворота, открытые лишь наполовину. Было бы логично, если б вода проносилась через открытый створ. Но все происходило иначе. Вначале вода пыталась пробиться через скалу, острием врезавшуюся слева в реку; затем, убедившись в бесплодности своих наскоков, она уносилась к внешней стороне излучины, куда ее гнали таинственные центробежные силы, и лишь тогда скатывалась по каменным ступеням вниз.

Отданные во власть стихии, оглушенные шумом воды, мы покорно убрали весла и улеглись на дно нашей лодки. Каноэ, поворачиваясь вокруг своей оси, обильно черпая воду и получая чувствительные удары коленом в одно место, совершило, однако, невероятный подвиг. Оно продолжало плыть по течению и не затонуло даже после головокружительного прыжка с высоты. Испытание без каких-либо заслуг с нашей стороны было выдержано блистательнейшим образом, и реке не мешало бы наконец утихомириться. Между тем, не дав нам даже перевести дыхание, она что есть мочи швырнула каноэ на подводный камень.

Леденящий душу скрип, Франческо вскочил и уцепился за скалу, готовый выпрыгнуть из каноэ.

Но мы уже неслись дальше, и я даже не успел отдать ему приказ сейчас же отпустить скалу. Минуту спустя мы угодили в грот, который вода за века выдолбила в гладкой стене скалы. Я попытался смягчить удар, перегнувшись через борт и вытянув руки. Но не мои руки коснулись скалы, а скала обрушилась мне на голову.

Волна приподняла каноэ, и я стукнулся головой о свод грота. Каноэ застряло в узком проходе, носом внутри грота, кормой снаружи. Я валялся на дне лодки с окровавленным лицом, а снаружи Франческо отчаянно цеплялся за каменную стену, в полнейшей растерянности глядя на меня. Решение я принял почти мгновенно, без малейшего колебания — снова направить каноэ в бурлящий поток.

Собственно, мысль об этом пришла мне задолго до начала путешествия. Добровольно ни я, ни Франческо никогда не оставим каноэ, если только оно само нас не покинет. Я часто думал, что рано или поздно мы можем очутиться в таком положении, когда перспектива разбиться о скалу заставит нас бросить каноэ и попытаться спасти шкуру. Тогда же я твердо решил, что этого нельзя делать ни в коем случае. Бросить каноэ — значит, навсегда потерять и его, и припасы, и патроны. Если бы даже нам удалось избежать ярости водной стихии, то потом мы погибли бы от холода и голода. Питаясь лишь твердыми, как дерево, корнями, мы с Франческо вряд ли добрались бы до какого-нибудь затерянного в пустыне ранчо. Пока наше судно не затонет, мы будем держаться за него руками и ногами.

Наконец мы с великим трудом выбрались из грота: давление воды гнало нас назад — казалось, лодка вот-вот разломится надвое. Но вот нас вновь понесло вниз по течению. Мы еще попали в водоворот, задели днищем о подводные камни, но теперь каноэ уже можно было как-то управлять.

Победа была близка; схватив весла и подбадривая себя дикими криками, мы выбрались в конце концов в долину, где течение было потише, и ценою отчаянных усилий подогнали к берегу нашу отяжелевшую от обильных порций воды посудину. Промокшие до нитки, озябшие и слегка одуревшие, мы разожгли торжественный костер. Нас начала бить нервная дрожь. Я молчал и потихоньку трясся в ознобе. Обсуждение всего пережитого было решено отложить на будущее. Теперь мы получили полное право, поеживаясь от холода, посматривать издалека на негостеприимный водопад. Потому что мы наконец-то могли позволить себе такую роскошь, как страх. В полнейшей безопасности, на берегу, этот страх был нам даже приятен.