Трампеадор - Страница 24

Они упрямо плыли по реке, не сводя глаз с лебедей, бившихся в предсмертных муках, тоскливо клича их или пытаясь громкими криками придать им мужества. Очень скоро течение унесло поредевшую лебединую стаю за пределы ружейного выстрела.

Наши ружья без труда поражали легкую живую мишень. Моя колубрина, попав наконец в умелые руки Франческо, показала, на что она способна.

Течение прибило к нашему каноэ множество стонавших и бившихся в агонии птиц, другие мертвыми качались на волнах. Нескольким легкораненым лебедям удалось спастись и присоединиться к стае.

Вода окрасилась в красный цвет. Время от времени к небу взлетал предсмертный стон лебедей — пронзительный и немузыкальный крик. Теперь я понял, почему на сцене лишь показывают, а не воспроизводят песню умирающих лебедей. Этот нелепый и странный крик никак не гармонирует с величием смерти.

Завершив побоище, мы повесили шкуры лебедей вместе с перьями хорошенько просушиться.

Днем мы положили у каждого из двенадцати капканов по куску лебединого мяса. Этой ночью я, как обычно, заснул крепким сном; Франческо же спал мало и очень чутко. Ему не терпелось проверить, кто попался на аппетитную приманку. Уже засветло он разбудил меня и принялся допрашивать, не слышал ли я ночью шум. Я ответил, что ничего такого не слышал. Ночью мне снились одни и те же сны: река, пороги, слалом с крутых водопадов, страшные, свирепые рыбы. От ужаса я дрожал мелкой дрожью в тесном спальном мешке, но не просыпался. Усталость позволяла мне во сне лишь видеть, но не слышать.

Франческо же не терял попусту времени на сновидения и слышал все, что делалось вокруг. Этой ночью он услышал во сне нечто особо интересное.

Пока я готовил завтрак, он беспрестанно повторял, что этой ночью было mucho movimento.

Не прожевав как следует последний кусок, мы двинулись в путь. Шесть серых лисиц, две дикие кошки, одна красная лиса; одним словом, полнейший успех, если бы... не исчезновение одного из капканов.

«Вот почему Франческо утром говорил о mucho movimento», — сообразил я.

Пригнутые и сломанные кусты, комья земли, следы могучих лап. После недолгого изучения Франческо определил, что пума сорвала замок и уволокла впившийся ей в ногу капкан.

— А ведь ее-то мы не звали!

В оправдание бедной пумы должен сказать, что будь я голоден, то от манящего запаха лебединого мяса и сам наверняка угодил бы в западню. Впрочем, я и так очутился в западне, ибо мне предстояла неминуемая погоня за беглянкой.

Я пришел в отчаяние. Страх перед обезумевшей от боли пумой меркнул перед паническим ужасом, который нагонял на меня в подобных случаях Франческо. В памяти еще свежи были воспоминания о поисках в лагуне. Где и как отыскать выносливую и быстроногую пуму? Если бы ветка, к которой был привязан капкан, выдержала, животное не смогло бы пробежать больше двухсот-трехсот метров. Но ветка, искромсанная в щепки, валялась у наших ног.

Если пума может десятки километров тащить убитую овцу, то с маленьким лисьим капканом на ноге она способна пересечь всю пустыню.

Установив дополнительно, что это был самец, угодивший в капкан левой задней ногой, Франческо отдал приказ начать преследование. Теперь у нас было достаточно данных, чтобы отличить нашу пуму от остальных, если только они пожелают с нами встретиться.

Началась погоня. Франческо шагал впереди, не отрывая глаз от земли, я плелся в арьергарде.

Время от времени Франческо нагибался, чтобы рассмотреть еле заметный след или сломанную ветку.

Окинув местность орлиным взглядом, он снова устремлялся вперед. Он казался мне стрелкой компаса, которую таинственные магнитные поля упорно стремились отклонить к западу или востоку. Несколько колебаний, и вот уже стрелка опять показывает точное направление. Чтобы отыскать его, достаточно было упавшей сухой ветки или перевернутого камня. На ровном месте можно было различить и оставленный капканом след: длинную и четкую запятую.

Вскоре мы добрались до сухого русла одного из притоков реки. Мы пошли вдоль усыпанного галькой берега, и следы с каждой минутой становились все незаметнее. У нас возникло сомнение, не изменила ли пума направление. Мы вернулись назад по своим же следам и во второй раз произвели тщательную разведку местности.

— Вперед! — скомандовал Франческо.

Пройдя несколько метров по крупнозернистому песку, мы снова увидели характерную запятую. Итак, мы на верном пути. Развороченный глиняный холмик, отпечатки когтей на песке и подушечек пальцев на мокрой земле. Ясно было, что мы напали на след беглянки, и, возможно, этим же путем голодная пума подбиралась ночью к приманке.

Ложе речушки постепенно уходило вверх, словно устремляясь к нависшим над маленькой долиной скалам. Франческо уверял меня, что пума живет именно в этих скалах. Он даже предполагал, что в долине пума обычно охотится, а на скалах отдыхает после сытного обеда.

В жаркие часы мы не раз видели, как на подобных же скалистых террасах, недоступных для наших ружей, пумы безмятежно грелись на солнце. Должно быть, эти террасы они считали прекрасным местом отдыха и одновременно идеальным наблюдательным пунктом.

Я безгранично верил всем рассказам Франческо о повадках животных, но еще крепче была моя уверенность в том, что до этих скал мне не дойти.

Уже три часа мы рыскали по кустам и берегу реки, но все еще были весьма далеки от цели. Острые камешки больно ранили ноги, и мне казалось, будто я шагаю босиком.

Утром мы надели альпаргаты. (Кто знал, что нам предстоит гоняться за пумой?) Всегда, когда земля была достаточно сухой, мы надевали альпаргаты — башмаки с подошвой из пеньки и парусиновым верхом, очень удобные и легкие. Но сейчас, когда под ногами скрипели песок и галька, идти в альпаргатах было сплошным мучением.